— Думаете, он поймет, где мы, даже если мы постоянно двигаемся в этом проклятом месте? — спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Джордж Уэйт. Потому что Уэйт, как и все остальные, почувствовал нарастающее расстройство Джилла, когда люди обращались к тому, словно он какой-то всеведущий.

Однако Джилл все же счел нужным ответить ему.

— Пока мы здесь, в Доме Дверей, — сказал он, — то вполне возможно, что Сит все время знает, где мы находимся. Мы не можем узнать наверняка. Но если мы всегда в движении, то и он будет постоянно занят отслеживанием, и, возможно, это затормозит ему подготовку того маленького сюрприза, какой он варганит нам следующим номером программы. И, что еще лучше, мы не будем неподвижными мишенями, если он натравит на нас еще одного скорпиона.

— А пока мы просто продолжаем следовать за Барни, — добавил Тарнболл таким тоном, что это прозвучало, как констатация факта, а не вопрос как таковой.

— Хорошо в этом то, — сказал Джилл, — что пес, похоже, двигается наобум, просто руководствуясь своим чутьем. Если уж мы не знаем, куда направляется Барни, то и Сит тоже не может догадаться, куда мы направляемся.

— Так что, фактически, мы можем вечно идти никуда, пока не умрем с голоду, — произнесла без эмоций, но очень устало, Миранда. — Мы пока идем совсем не вечно, но я уже совсем вымоталась!

— Но и не настолько устала, насколько утомилась бы, если бы это произошло в нашем родном мире, — указала ей в порядке утешения Анжела. — Потому что, это факт — Дом Дверей обходится с тобой по-хорошему... когда не обходится по-плохому.

— Я порядком уверен, что справился с этим наростом — с этой проклятой опухолью, — издал странный смешок Уэйт. — Так что в некоторой степени ты, Анжела, совершенно права: в том случае, когда он не убивает меня, Дом Дверей обходится со мной по-хорошему!

— По крайней мере, теперь у тебя есть надежда, — сказал Стэннерсли.

— Чертовски верно! — подчеркнул свои слова кивком Уэйт. — Так что чем бы все эти ни закончилось, я пока оказался в лучшем положении!

— Пока, — уточнил Джилл и снова мысленно обругал себя за отсутствие дипломатичности.

— Что такое? — Уэйт набрал скорость и поравнялся с Джиллом, а тот следовал по пятам за Барни. Остальные шли цепочкой с Тарнболлом в тылу, охраняющим спины.

Джилл знал, что теперь уже слишком поздно уклоняться от начатого им разговора, и поэтому сказал так:

— Все мы видим дурные сны, Джордж. Ты в какой-то мере повидал мой кошмарный мир, также как мир Кину Суна. Но это лишь двое из нас; а остальным еще придется посетить миры, которые могут вызвать к жизни только их сны. И если поразмыслить, то, возможно, будет неплохой идеей огласить наши страхи прямо здесь и сейчас. Таким образом мы сможем выяснить, с чем же столкнемся при следующем броске костей... то есть, в зависимости от того, кто их бросает.

— Или кто стучит в следующую дверь? — дополнила Миранда.

— Это одно и то же, — кивнул Джилл, оглянувшись туда, где она с трудом тащилась впереди Тарнболла. — Так почему бы вам не подвигнуть нас, начав первой, Миранда? Каким он будет у вас? Какой ваш самый страшный кошмар?

И покуда мимо текли стены из кружащихся цветов, а группа продолжала двигаться главным образом через предположительные «пространства» Дома Дверей, по его запутанным коридорам и через комнаты, вызывающие головокружение и одновременно клаустрофобию, она подумала и ответила:

— Это на самом-то деле было давным-давно. И кошмаров мне в действительности доводилось пережить совсем немного. Возможно, я слишком приземленная натура или что-то в этом роде.

— Все равно, расскажи нам, — подтолкнул ее самым мягким своим тоном рослый спецагент. — Если это не слишком болезненное или личное.

— Нет, ничего похожего, — неуверенно сказала она. — Но я в то время была еще совсем девчонкой. Я хочу сказать, теперь оно уже много лет меня совсем не беспокоило.

— Но в то время беспокоило? — продолжал допытываться Джилл. — Кошмар что, повторялся?

— Каждую ночь! — Она чуть вздрогнула. — А, ладно, если вы действительно думаете, что такое знание может помочь: я была немножко мальчишкой... — И, обращаясь главным образом к Анжеле, пояснила:

— Ну, возможно, сейчас я с виду не очень похожа на девчонку с мальчишескими ухватками или, наверное, как раз похожа, в такой-то передряге, в какой оказались мы все, но раньше я была именно такой. И однажды упала с дерева, сломала правую руку и вывихнула плечо. А в больнице перепутали мою карточку и вкололи мне что-то, несоответствующее моему организму, оставившее меня лишь наполовину обезболенной. Фактически я находилась в бреду, когда мне чинили руку, а укол не подействовал, и поэтому я не совсем отключилась. Я чувствовала большую часть того, что со мной делали, и это было чертовски страшно!

И поэтому после, ну, это был именно он: повторяющийся кошмар. Мне снилась эта группа ужасных, безмолвных великанов в белых халатах, стоящих повсюду вокруг меня, смотрящих на меня сверху вниз, видимых то отчетливо, то размыто и ломающих мне руки и ноги, одну за другой, а потом чинящих их, а затем начинающих все заново. Я просыпалась, вереща от страха, уверенная, что все мои кости сделались ватными! — Она умолкла и снова вздрогнула, а потом закончила:

— Вот так вот. Больше не о чем рассказывать...

— Фью! — присвистнул спецагент. — Ну, думаю, мы все можем как-нибудь обойтись без этого. Мир-концлагерь с врачами, проводящими экспериментальные операции без анестезии! Миранда, пока я рядом, ты ни в какие двери стучаться не будешь!

— А как насчет тебя, здоровенный громила? — Она замедлила шаги, поравнявшись с ним. — Или ты только вызываешь кошмары своим видом?

— У меня есть своя законная доля, — ответил он. — Пара неприятных случаев в Афганистане. И еще об одном моем коллеге, которого раздавил грузовик.

— Раздавил грузовик? — Ее ладонь взметнулась ко рту:

— Джек, какой страшный несчастный случай!

— Нет, — покачал головой Тарнболл и посмотрел ей прямо в глаза. — Это был не несчастный случай, — грубовато разъяснил он. — Вот потому-то он и является мне в кошмарах.

И у Миранды расширились глаза, когда она, наконец, в какой-то мере стала понимать, что за человек скрывался за частоколом острот, и узнавать некоторые из острых граней, скрывающиеся в этом, порой не таком уж и веселым человеком... Однако спецагент не собирался открывать других слабостей и поэтому переложил бремя на плечи Стэннерсли.

— А как насчет тебя, Фред?

— У меня он пространственный, — ответил пилот, обгоняя Кину Суна, но вперив взгляд в пол, не глядя на стены. — Вы видели пример, когда мы впервые сюда прибыли, я имею в виду, в сам Дом Дверей. Я не желал подниматься с пола, пытался вонзить в него пальцы, не мог открыть глаз. Как я вам и говорил тогда, думаю, это из-за того, что я — летчик. Вроде как все мои чувства настроены на это: то есть, настроены на три измерения.

Мне требуется быть — каким? Свободным как птица? — вольным как ветер? Это не клаустрофобия, но, возможно, что-то родственное ей. Поэтому я лично думаю, что вам не нужно беспокоиться из-за того, что я постучу в какие-нибудь двери. Это место и есть мой самый страшный кошмар! По-моему, ничего хуже этого быть не может, и я имею в виду, прямо сейчас! Я испытываю такую тошноту, такую дезориентацию, что меня могло бы просто вывернуть наизнанку. И вывернуло бы, будь хоть что-то у меня в желудке.

Это заинтересовало Джилла.

— Ты хочешь сказать, что если бы бросать кости, стучать в дверь довелось тебе, то мы бы в итоге снова оказались бы здесь? Ну, сама по себе эта мысль интересная и такая, какую стоит запомнить.

Но, слушая Стэннерсли, Джилл снова обдумывал все это дело. Возможно, мысль обнародовать все эти фобии, была, в конце концов, не такой уж и светлой. Наверняка, это послужит лишь тому, что снова сделает их всех четкими, более живыми, легче запоминаемыми. И легче вызываемыми?

И, кроме того, он определенно не хотел, чтобы Анжела говорила о своем кошмаре, с которым она жила, о постоянном ужасе перед ее брутальным, бешеным, ненасытным бывшим мужем. Родом Денхольмом. Да, теперь он уже мертв, но воспоминания о нем были сами по себе кошмарными. Так что, возможно, пора сменить тему. И поэтому Джилл внезапно произнес: